Крах чувашских теорий ХIX и ХХ вв. А: Бегунов - Закиев.

«В России наших дел, трудов, следов не мало. В истории её мы чистые зерцала. Мы жили и живём с народом русским вместе, Заимствуя словарь, мораль, законы чести» Габдула Тукай «Не облекайте Истины одеждой лжи, Не скрывайте Истины, если вы её знаете» Сура "аль-Бакара", аят.42. Коран «И познаете Истину, И Истина сделает вас свободными» Евангелие от Иоанна, гл.8, стих 32. ЛИНГВОЭТНИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ВОЛЖСКИХ БУЛГАР – ГЛАВНОГО ЭТНИЧЕСКОГО КОРНЯ ТАТАР § 1. О двух значениях этнонима булгар, необходимости изучения лингвоэтнической сущности булгар. Из всех этнических корней татар самым мощным, близким к стволу родословного дерева татар корнем являются булгары. Поэтому мы не вправе оставить в стороне созданные учеными разных поколений противоречия, тенденциозные путаницы и неразберихи, которыми характеризуются сейчас взгляды различных историков на лингвоэтнические особенности булгар. Этноним булгар — это русский вариант татарского слова болг'ар. В отличие от многозначного этнонима болгары (болгары Великой Болгарии Кубрата, дунайские болгары, кавказские болгары/балкары и т.д.) этноним булгар применяется в двух значениях: 1) в узком значении им называют булгарские племена, взявшие в конце VIII в. власть у биляров-биаров вместе с их столицей Биляр и создавшие Булгарское государство; 2) в широком значении этноним булгар означает население Булгарского государства в целом с включением в это понятие предков носителей всех трех диалектов татарского языка. Здесь речь пойдет о булгарах в широком смысле этого слова, т.е. о тюркоязычном населении Булгарского государства вообще. Как уже было сказано, в тюркологии до сих пор идет дискуссия об этнолингвистических особенностях волжских булгар, поэтому появилась необходимость специального рассмотрения этого вопроса. Часть русских и западноевропейских тюркологов, исходя из того, что современные татары и монголо-татары носят один и тот же этноним татар, современных татар продолжают считать непосредственными потомками монголо-татарских завоевателей, а потомками волжских булгар признают чувашей. Эту булгаро-чувашскую концепцию (теорию), ссылаясь на различные лингвистические доводы поддерживают некоторые чувашеведы, а также татарские татаро-татаристы, пытаясь превратить ее в аксиому. Булгаро-татарскую концепцию, считающую волжских булгар предками современных татар, в свою очередь, поддерживают основные татарские языковеды и историки, доказывая ее адекватность не только лингвистическими, но и этногенетическими данными. Поскольку вопрос продолжает оставаться дискуссионным, попробуем разобраться в сложностях булгаро-чувашской и булгаро-татарской концепций. Необходимо иметь в виду, что булгаро-чувашская концепция основывается исключительно на языковых данных. Общепризнанным, но не бесспорным считается то, что волжские булгары говорили не на обычном тюркском языке, а на древнечувашском. Поскольку язык является одним из основных показателей национальной принадлежности людей, постольку потомками булгар считаются чуваши. Из тенденциозного анализа языковых данных многие отечественные и зарубежные тюркологи, в том числе и Н.А.Баскаков, делают вывод, что чуваши — это «одно из разветвлений древнего булгарского народа», сохранившего «до настоящего времени особенности этого языка, характеризующегося булгарскими чертами». В соответствии с таким выводом и при классификации тюркских языков чувашский причисляется к «булгарской группе языков», куда, по мнению Баскакова, «относятся древние языки — булгарский и хазарский — и современный чувашский язык» . Такого же мнения придерживаются венгерский ученый А.Рона-Таш, турецкий лингвист Т.Текин и многие другие. Однако в свете таких выводов невольно возникают недоуменные вопросы. Во-первых, почему факты, основанные на лингвистических данных не находят своего подтверждения в области антропологии, археологии или этнологии? Чем объяснить такое разительное противоречие между данными различных наук? К сожалению, ответы на эти вопросы, хотя они и имеются, не стали еще достоянием общей тюркологии. Так, булгаро-чувашская концепция была подвергнута нами обоснованной критике впервые в 1977 году . На нашу критику очень сурово ответили некоторые чувашские языковеды, обвиняя автора в том, что он не владеет в достаточной степени чувашским языком и другими чувашскими материалами, поэтому не принимает булгаро-чувашскую концепцию. Но были и чувашеведы, чуваши по национальности, которые согласились с нашей критикой и даже предлагали написать совместный труд с критикой булгаро-чувашской концепции. Такой труд был создан и издан в 1993 году. Нашим соавтором выступил Яков Федорович Кузьмин-Юманади, чуваш по национальности, прекрасный знаток чувашского материала. Труд называется «Волжские булгары и их потомки» Данный вопрос стал предметом тщательного изучения и в других трудах М.Закиева . В этих трудах и в трудах других сторонников булгаро-татарской концепции ясно показана несостоятельность булгаро-чувашской концепции, т.е. теории о том, что чуваши якобы являются непосредственными потомками булгар, т.е. населения Волжско-Булгарского государства. § 2. Из истории изучения волжских булгар. Если окинуть общим взглядом историю изучения волжских булгар, то можно придти к выводу, что в Поволжье в давние времена существовало весьма крупное государство булгар с трудолюбивым населением и весьма развитой средневековой культурой. Затем государство это перестало существовать, и население его как бы исчезло с лица земли, забылось и затерялось где-то среди других народов. Если учесть, что в истории народы не исчезают, а исчезают лишь их племенные названия и государственные образования, то следует полагать, что булгарский народ также не исчез с лица земли, что потомки его и сейчас живут и трудятся среди нас в общей семье народов. Но кем же они стали теперь? Какая народность является ныне наследницей булгар? На эти вопросы наука до сих пор не дала окончательных ответов, существуют различные точки зрения, противоречащие одна другой. Например, русские историки Ю.Венелин (1829), Д.Иловайский (1881) и Ф.Флоринский в свое время утверждали, что булгары были славянами и, следовательно, наследниками булгар следует считать нынешнее русское население. Д.Иловайский аргументировал это мнение тем, что дунайские болгары являются славянами, следовательно, и родственные с ними волжские булгары должны были быть славянами (Иловайский Д.И., Разыскания о начале Руси., М., 1881). Известный европейский востоковед Тунманн считал булгар финно-уграми, родственными с мордвой, удмуртами и марийцами, а также и с предками нынешних венгров, так как в облике венгров он находил многие восточные черты, напоминающие ему булгар . Другой европейский востоковед Клапрот считал булгар помесью трех различных народов — славян, финнов и тюрков — и, соответственно, потомками их считал представителей различных народов, живущих ныне в поволжском регионе . С.М.Шпилевский, И.Березин, Ш.Марджани, Г.Ахмеров и целый ряд позднейших их последователей считали и считают булгар предками нынешних татар. А такие ученые, как Н.И.Ильминский, А.А.Куник, Н.И.Ашмарин, М.П.Петров, Н.Н.Поппе, Н.А.Баскаков, З.Гомбоц, Й.Бенцинг, К.Томсен признавали и признают булгар предками нынешних чувашей, и эта теория также нашла множество приверженцев. Известные советские ученые М.Н.Тихомиров, П.Н.Третьяков, А.П.Смирнов и многие другие утверждают, что потомками булгар являются одновременно и татары, и чуваши, что-де, прежние булгары впоследствии раскололись на две самостоятельные народности. Один из современных ученых – Х.И.Хаджилаев – утверждает, что потомками булгар являются три тюркоязычные народности Поволжья, а именно: башкиры, татары и чуваши . Чтобы разобраться в этой разноголосице мнений и выявить истину, Академия наук царской России, а затем и Академия наук СССР не единожды предпринимали специальные исследования по данной проблеме, направляли в Поволжье многократные научные экспедиции, проводили специальные научные сессии, но вопрос так и остался нерешенным. На двух последних сессиях Отделения истории и философии АН СССР, проведенных, в частности, в 1946 году в Москве по проблеме этногенеза казанских татар и в 1950 году в Чебоксарах по вопросу этногенеза чувашей, была высказана рекомендация считать потомками булгар одновременно и татар, и чувашей. Но поскольку каждый из этих народов имеет самостоятельную тысячелетнюю историю, и по своим этническим признакам они не могут быть выведены от одного общего булгарского предка, то ни татарские, ни чувашские местные ученые не приняли эту рекомендацию и продолжают трактовать данный вопрос каждый по-своему. В частности, татарские историки утверждают, что булгары позднее превратились в казанских татар, а чувашские историки настаивают, что булгары превратились в чувашей. В татарских учебниках пишут, что татары произошли от булгар, и в чувашских учебниках утверждают идентичное татарскому происхождение чувашей. Татарскому населению внушают, что оно является наследником булгар, и чувашскому населению также внушают, что только оно является наследником булгар. И эти противоречия вызывают, к сожалению, не совсем здоровое соперничество между татарами и чувашами за обладание прошлым культурно-историческим наследием булгар. Такое соперничество возникло не сегодня и не вчера, а существует сравнительно давно. В 1862 году в Казани был образован кружок татарской интеллигенции, считающей себя потомками булгар и ставящей своей целью возрождение прежнего названия своей национальности, так как этноним татар считали они чуждым, «прилипшим» к ним по недоразумению. Но местным реакционерам и чиновникам царского самодержавия эта идея почему-то не понравилась, и они решили воспрепятствовать ее реализации. В 1865 году профессор Казанской духовной академии Н.И.Ильминский опубликовал специальную статью, где, ссылаясь на материалы булгарской эпиграфики, утверждал, что потомками булгар следует считать вовсе не татар, а их соседей, чувашей . Но татарские ученые, в особенности Шигабутдин Марджани, проигнорировали это выступление Ильминского и продолжали по-прежнему утверждать, что потомками булгар являются именно татары . Тогда против татарских булгаристов выступил царский цензор по печати Казанской губернии Н.И.Ашмарин, который в 1902 году опубликовал свой псевдонаучный труд под названием «Болгары и чуваши», в котором отрицал связь татар с булгарами и, базируясь исключительно на своих субъективных суждениях, доказывал происхождение чувашей от булгар. Но и эту публикацию татарские ученые проигнорировали: в 1909 году Гайнетдин Ахмеров опубликовал свой совершенно противоположного содержания труд – «История Булгарии», – где на конкретном материале доказал, что бывшие булгары и есть, собственно, казанские татары, но, учитывая существующую тогда политическую обстановку, выступать с критикой против Ашмарина и его сторонников не стал . Лишь после февральской революции 1917 года татарские булгаристы заговорили более смело и открыто. Уже летом 1917 года в Казани образовалась «партия избавления» булгар, назвавшая свое движение «Совет Волгобулгармус» и ставившая своей целью избавление от гнета и национальное возрождение булгарской нации. Руководителем партии стал общеизвестный деятель С.Г.Ваисов. На проведенных в первые годы советской власти трех своих съездах эта партия разрабатывала свою национальную и политическую программу. Но одновременно с деятельностью этой партии в Чувашской АССР развернули аналогичную деятельность и чувашские булгаристы. Они тоже ставили своей целью возрождение булгарской нации, но уже в лице чувашского народа. В Чебоксарах это движение возглавил бывший в то время секретарем Чувашского обкома компартии М.П.Петров, который опубликовал свою книгу «О происхождении чуваш» (Чебоксары, 1925) и развернул организационную работу по сплочению своих сторонников. Неофициальным консультантом и вдохновителем чувашских булгаристов стал Н.И.Ашмарин, специализировавшийся теперь по чувашскому языкознанию. Наиболее активные чувашские булгаристы ставили своей первейшей задачей переименование Чувашской Республики в «Булгарскую республику», дабы опередить в этом деле своих татарских соперников. К сожалению, и татарские, и чувашские булгаристы действовали тогда крайне замкнуто. Отсутствие информационной ротации, помешало им развернуть творческую дискуссию и придти к единому и взаимоприемлемому выводу. Этому помешала также наступившая тогда сталинская политическая реакция, которая выступала против свободы вообще. В 1930-х годах и татарские, и чувашские булгаристы были объявлены «буржуазными националистами», а их руководители и активисты были арестованы и расстреляны как «враги народа». С тех пор даже простое упоминание о них почти полвека находилось под строжайшим запретом. В конце 80-х годов ХХ в. в связи с наступлением новой политической оттепели в стране как татарские, так и чувашские булгаристы снова активизировали свою деятельность. Татарские булгаристы организовали свою партию Булгарский Национальный конгресс с пропагандистским центром «Булгар ал-Джадид», которая преследует в основном те же цели, что и бывшая партия возрождения булгар, а именно: переименование татар в булгары, хотя против переименования выступают и татарские татаро-татаристы, по существу отрицающие булгаро-татарскую теорию. Активизировались и чувашские булгаристы, хотя еще не произвели формального объединения своих рядов. Последние отрицают право своих татарских соперников именоваться булгарами, так как видят в них потомков только пришлых монголо-татар, узурпировавших местных булгаро-чувашей и захвативших их исконные земли. По мнению сторонников булгаро-чувашской концепции, доказательств тому, что булгары говорили на чувашском языке, имеется очень много. Во-первых, чувашские слова и выражения сохранились в текстах булгарских эпитафий, написанных ими на каменных надгробных плитах. Во-вторых, чувашские слова «обнаружены» ими и в тексте рассказа о булгарах, написанного арабским путешественником Ибн-Фадланом, приезжавшим в Булгарию в 922 году. В-третьих, множество чувашских слов находят в венгерском языке, куда они, как полагают сторонники булгаро-чувашской концепции, принесены венграми, якобы жившими когда-то в Поволжье. В-четвертых, чувашские слова найдены якобы в древнем именнике князей дунайских протоболгар, которые, как полагают, также говорили на чувашском языке. В-пятых, чувашские слова найдены также в рунических письменах северокавказских балкар, которые как родственники булгар также говорили якобы на старочувашском языке. И, наконец, в-шестых, чувашские слова и выражения сохранились в языках поволжских финно-угров: марийцев, мордвы, удмуртов и коми. Все эти доводы, взятые вместе, не оставляют, по их мнению, никаких сомнений в том, что булгары якобы действительно говорили на старочувашском языке и что их потомками следует признать именно чувашей. Ниже все эти доводы рассматриваются каждый в отдельности путем анализа конкретных материалов. § 3. Неудачные попытки «очувашивания» языка булгарской эпитафии. Основным доказательством так называемой чувашеязычности волжских булгар в широком смысле этого слова, считаются тексты булгарских мадригалов, которые подробно начали изучать со второй половины XIX в. Подавляющее большинство слов эпитафии легко объясняли через посредство татарского языка. Однако не поддавалось объяснению и дешифровке выражение, [арабские буквы] җиаты җөр. После долгих раздумий Г.Ю.Клапрот высказал предположение, что в этом выражении буквы обозначают числа, и они якобы соответствуют 623 году хиджри, т.е. 1226 году христианского летосчисления. Эта дата близка ко времени нашествия монголо-татарских завоевателей, поэтому выражение переводилось как «год пришествия угнетения». С таким мнением согласился и И.Н.Березин . Однако в 1863 году лектор С.-Петербургского университета Хусаин Фейзханов выступает против такого объяснения и читает это выражение җиаты җур, объясняя җиаты как татарское җите ‘семь’, җур — как чувашское сeр ‘сто’ . Таким образом, Х.Фейзханов дал науке чувашский ключ к расшифровке булгарской эпиграфики. После нахождения в булгарской эпиграфике чувашских слов Х.Фейзханов сам пришел к выводу о влиянии чувашского языка на язык эпитафий волжских булгар. Ознакомившись с публикацией Х.Фейзханова, профессор Казанской духовной академии миссионер Н.И.Ильминский решил также принять участие в этом важном открытии. Не утруждая себя изучением самих надгробных памятников и их языка, он сразу же опубликовал свои суждения в следующем же номере указанного издания . Смысл его статьи сводился к тому, что коль на булгарских памятниках обнаружены чувашские слова, значит, булгары говорили на чувашском языке. Хотя в публикации Фейзханова говорилось о дешифровании им трех надгробных эпитафий, из которых только две содержали чувашские слова, а третья была написана на обычном тюркском языке без чувашизмов, Ильминский повел речь лишь о чувашеязычных памятниках, как будто других не существовало. Эта дезинформация ввела в заблуждение многих историков и лингвистов, которые, не имея возможности лично ознакомиться с исходными материалами эпиграфики, поверили Ильминскому на слово и стали основываться на его выводах в своей дальнейшей работе. То, что Ильминский рьяно взялся за булгаро-чувашскую теорию, объясняется его служебным миссионерским стремлением показать чувашам, марийцам, удмуртам и другим, что татары — не коренные, а пришельцы, завоеватели края. Конечной целью Н.И.Ильминского было то, чтобы эти народы быстрее отказались от исторической ориентации на мусульманство татар, и приняли христианство. Основным разработчиком распространенной ныне булгаро-чувашской концепции вслед за Ильминским стал его преемник Н.И.Ашмарин, опубликовавший в 1902 году труд «Болгары и чуваши» и посвятивший затем всю свою жизнь разработке чувашского языкознания применительно к высказываниям Ильминского. Если Ильминский выдвинул свои тезисы как догадку, то Ашмарин разработал целую концепцию, развивающую его идеи. Как и Ильминский, Ашмарин отлично знал, что существуют не только чувашеязычные, но и обычнотюркоязычные эпитафии, но упорно продолжал утверждать только о чувашеязычности булгарской эпиграфики. Поскольку это утверждение не согласуется с реальными данными эпиграфики, он всю жизнь лавировал и многократно менял, выправлял эту концепцию, стараясь уберечь ее от разоблачения. Сперва он утверждал, что булгарам принадлежали обычнотюркоязычные эпитафии, а чувашеязычные эпитафии были написаны их союзниками, суварами. Но когда убедился, что именно на обычнотюркоязычных памятниках встречаются тахаллусы «ас-Сувари», то стал утверждать о разновременности двух типов эпитафий, что те чувашеязычные памятники были написаны булгаро-суварами раньше, когда они еще говорили на чувашском языке, а обычнотюркоязычные написаны позже, когда булгары переняли обычнотюркский язык. Затем обнаружилось, что и такое объяснение невозможно, потому что датировки самих памятников показывают, что некоторые тюркоязычные эпитафии написаны даже раньше, чем чувашеязычные; тогда Ашмарин стал утверждать, что оба типа надгробий создавались в одну эпоху, но написаны они на разных языках: тюркоязычные – на разговорном языке булгар, а чувашеязычные — на литературном или «культовом» языке булгар. Затем Ашмарин отказался от обеих трактовок, т.к. оба типа памятников относятся к атрибутике культа и, следовательно, не могут быть разграничены по этому принципу, тем более что культовым языком у булгар был арабский. Он стал утверждать, что тюркоязычные памятники принадлежали вовсе не булгарам, а чагатайцам и написаны на чагатайском языке , хотя и это можно подвергнуть сомнению. Кроме того, Ашмарин до конца своей жизни так и не смог объяснить, почему чувашеязычные памятники появились только после монгольского нашествия и вскоре исчезли, почему они распространены не на всей территории бывшей Булгарии, по какой причине за короткий промежуток времени было создано такое количество памятников и т.д. Несмотря на все эти недостатки, концепция Ашмарина все же не была тогда отвергнута, так как сама проблема эпиграфики оставалась слабо изученной. По той же причине концепцию эту без должной критики восприняли такие всемирно известные ориенталисты, как З.Гомбоц, К.Томсен, О.Прицак, Й.Бенцинг, А.Рона-Таш и С.Фодор (Венгрия), К.Менгес и П.Гольден (США) и др. Особенно горячо поддерживали Ашмарина наши отечественные ученые С.Е.Малов, Б.А.Серебренников, М.Р.Федотов, В.П.Денисов, В.Ф.Каховский, В.Д.Димитриев и многие другие. После тщательного изучения булгарской эпиграфики стало ясно, что старания и усердия булгаро-чувашистов во что бы то ни стало очувашить булгарскую эпиграфику оказались лишь неудачными попытками. К сожалению, таких неудачных попыток с разных сторон было много. Рассмотрим их вкратце. § 4. Неудачные попытки А.П.Ковалевского найти чувашизмы в сочинении Ибн-Фадлана. Другим аргументом, доказывающим чувашеязычность булгар в широком смысле этого слова, считаются «чувашские» слова, сохранившиеся в древних записках Ибн-Фадлана о его поездке в Булгарию. Этот автор, проделавший в 921—922 годах путь из Багдада в Булгарию в составе арабского посольства, во время своей поездки записывал встреченные им на пути топонимы, этнонимы и личные имена, в том числе и булгарские названия, среди которых некоторые исследователи находят и чувашские слова. Из тридцати двух записанных им в Булгарии местных названий и имен шесть слов сторонниками булгаро-чувашской теории считаются чувашскими, а именно: Хеллече (название группы озер), Гаушерма (название реки), Атал (название Волги), саджув (название медового напитка), саваз (название племени) и Вырах (личное имя вождя племени сувар). Эти чувашские, как считает исследователь, слова доказывают происхождение чувашей от булгар. Обнаружил их сам переводчик книги Ибн-Фадлана на русский язык, арабист А.П.Ковалевский, при содействии чувашских лингвистов ашмаринистского толка, и притом обнаружил не сразу, а спустя более двадцати лет после выхода в свет первого издания этой книги. Как известно, А.П.Ковалевский переводил эти записи на русский язык дважды: один раз в 1930-е годы, другой — в 1950-е годы — и оба раза по мешхедскому списку записок Ибн-Фадлана, полученному от иранского шаха. Первый перевод был сделан им под руководством академика И.Ю.Крачковского и под его же редакцией был издан в 1939 году в Москве, но в издании не было еще никаких чувашизмов. Это обстоятельство весьма удивило ашмаринистов, убежденных в том, что булгары были предками чувашей, ибо в сообщениях Ибн-Фадлана о них не оказалось ни одного чувашского слова. С этим вопросом чувашские лингвисты П.Г.Григорьев и Н.Р.Романов обратились к переводчику книги, Ковалевскому, работавшему в 1950-е годы над новым переводом той же книги. Находя вопросы ашмаринистов вполне резонными, Ковалевский счел возможным пересмотреть транскрипции некоторых булгарских названий, написанных арабской графикой без строгой огласовки, и при содействии тех же чувашских лингвистов переправил написание ряда слов на чувашский манер. Так появились во втором издании книги Ибн-Фадлана вышеназванные шесть чувашских слов: Хеллече, Гаушерма, Атал, саджув, савас и Вырах . Дабы укрепить доказательную базу исправлений, вносимых во второе издание книги, в 1954 году Ковалевский издал специальную брошюру, где не самым удачным образом трактовал содержание книги Ибн-Фадлана уже с ашмаринистских позиций, и ряд терминов уподобил чувашским словам . Зачем понадобилось Ковалевскому столь неосторожно фальсифицировать переводимую им книгу Ибн-Фадлана, тем более что, по мнению арабистов, качество его вторичного перевода нисколько не выиграло, а, наоборот, проиграло по сравнению с качеством первого перевода 1930-х годов? . Разве не знал Ковалевский, что первейшей обязанностью всякого добросовестного переводчика является максимально точное воспроизведение переводимого текста? Чтобы ответить на этот вопрос, очевидно, нужно учитывать, с какой огромной любовью относился этот человек к объекту своего перевода и вместе с тем к самому автору книги. Трансформируя старобулгарские слова на чувашский манер, он, разумеется, вовсе не имел никаких дурных намерений, а делал это с целью совершенствования переводимого сочинения, чтобы сделать книгу Ибн-Фадлана более адаптированной к требованиям современного читателя. Кроме того, А.П.Ковалевский хотел как-то оградить самого Ибн-Фадлана от несправедливых обвинений критиков. В этих целях он очень подолгу работал над составлением обширных комментариев к тексту переводов и в этих же целях в 1950-е годы взялся за вторичный перевод книги. Услышав от ашмаринистов, что нынешние чуваши считаются потомками волжских булгар, Ковалевский принял это во внимание и начал серьезно изучать чувашскую культуру, чтобы найти историческую преемственность между этими народами. Поэтому неудивительно, что некоторые булгарские названия он пытался переиначить на чувашский манер. Ошибка Ковалевского здесь заключалась лишь в том, что ему не следовало увлекаться доводами ашмаринистов и не пытаться исправлять написанное Ибн-Фадланом, как бы ни казалось оно ему несовершенным. Нужно было помнить, что сообщения Ибн-Фадлана не нуждаются ни в чьих исправлениях, и сам автор тоже не нуждается в защите. Все, что он написал, было истинной правдой, – правдой, существовавшей в сознании человека тысячи лет. Поэтому исправлять его сообщения вовсе не следовало, а следовало лишь точно их перевести и максимально точно воспроизвести встречающиеся там имена и термины. § 5. Неудачные попытки очувашивания булгарских слов из записей Ибн-Фадлана. Как было сказано выше, А.П.Ковалевским подвергались «очувашиванию» шесть слов из записей Ибн-Фадлана: Хеллече, Гаушерма, Атал, сюдже (саджув), суаз, Вырах. 1. Первое из этих булгарских слов — Хеллече. «Когда мы прибыли к царю, мы нашли его остановившимся у воды Хеллече…» , в арабском оригинале мешхедского списка рукописи это слово первоначально было расшифровано как [арабские буквы] Халджа . Примечательно, что и в первом издании книги 1939 года это слово было транскрибировано по-русски в форме Халджа . Но поскольку в чувашском языке такого слова нет, то во втором издании книги Ковалевский переправил его в Хеллече с тем, чтобы уподобить чувашскому слову хелле ‘зима’ и заодно придать этому гидрониму значение ‘зимней стоянки’ булгарского царя, как это трактовали некоторые исследователи текста. Но этому перефразированию помешало окончание -джа в слове халджа, которое не объяснялось, исходя из чувашского языка, пришлось его переделать в чувашское -че , а это привело к возникновению необычного слова хеллече, что в переводе означает ‘зимою было’, но отнюдь не ‘зимник’. Натянутость данной «конъектуры» видна еще и в том, что слово Хеллече Ковалевский написал по чувашской орфографии через два «л», а в арабском оригинале буква «лам» написана без удваивающего ташдида. Так что во всех отношениях это «очувашивание» гидронима Халджа было неправомерным. На самом деле этот гидроним надо было читать как Сулча, ибо первая буква в рукописи не [арабские буква] (х), а [арабские буква] (с), кроме того, там течет река, которая называлась и называется Сөлчә/Сульча . 2. Второе слово — Гаушерма, встречающееся во фразе: «И отъехал царь от воды, называемой Сульча, к реке под названием Гаушерма…», также оказалось неправомерно искаженным. В арабском оригинале мешхедского списка оно было написано в одном месте как [арабские буквы] (caušiz), в другом месте как [арабские буквы] (caušir) (без точки над зайн) . В первом издании книги 1939 года оно было транскрибировано по второму написанию в форме Джавашир , что имело целью показать существование р-языка у булгар, но затем в брошюре 1954 года Ковалевский пошел еще дальше и переделал его в Гаушерма с тем, чтобы уподобить чувашскому слову сьырма ‘река’, поскольку речь идет здесь о реке. Но для этого пришлось изменить весь фонетический состав слова и произвольно присоединить к его окончанию слог -ма, а также заменить начальный звук [дж] на [г]. Как видим, «конъектура» также не из удачных. Поэтому в 1956 году перед отправкой рукописи для второго издания Ковалевский переправил обратно это слово в Джавшыр, но тем не менее ашмаринисты до сих пор продолжают трактовать его как Гаушерма. Реку под названием Джаушир можно отождествлять с рекой Йауширмә в Чистопольском районе Татарстана. Гидроним состоит, по-видимому, из двух частей: Яуш — имя человека, имеющего отношение к этой реке, йырма — тюркское слово со значением река . Может быть и другое толкование: Яу — ‘войско’, ширма — от диалектного произношения того же слова ерма в виде җырма. В чувашском сохранилось произношение сьырма. 3. Третье слово — Атал — действительно имеется в книге Ибн-Фадлана и совпадает с чувашским названием реки Волги — Атал. Но это еще не означает, что булгары говорили на чувашском языке. Некоторые тюрки и арабы употребляют это слово с анлаутным [э] (Этиль, Эдиль), а татары и башкиры — с начальным [и] (Идиль), но в арабском письме все эти гласные звуки обозначаются одной и той же буквой алиф, снабжаемой дополнительно диакритическими знаками. Ашмаринистов заинтересовало то, что в книге Ибн-Фадлана есть написание этого слова в чувашской форме Атал. Но и это еще ничего не доказывает. В мешхедском списке это слово повторяется пять раз и притом три раза написано оно с начальным алифом с фатхой ([арабские буквы] Атл) и два раза написано без диакритических знаков ([арабские буквы]). что можно читать как Этель или даже Итель. Поэтому вопрос здесь остается спорным: можно предполагать, что булгары называли Волгу по-чувашски Атал, но могли называть и по-булгарски Итиль. Сам оригинал рукописи Ибн-Фадлана до наших дней не сохранился. Возможно, в нем Волга была названа Итиль, а ираноязычный переписчик мешхедского списка в двух местах переписал его правильно, но в трех местах машинально написал по-своему в форме Ател. Если обратить внимание на этимологию этого гидронима, то легко заметить, что он состоит из двух частей: тюрк. иди — иде ‘великий, большой, бог’ и ел (самая древняя форма гидронима елга ‘река’). Тюркское ел заимствовано и марийским языком для обозначения самой Волги. Таким образом, Иди+ел (Идель) применялось и сейчас применяется в значении ‘большая река, великая река’. Если так, то и самой древней формой этого гидронима является не Атал, Этил или Итиль, а Идель (Иди-ел). Исходя из сказанного, видно, что арабское начертание этого гидронима должно быть транслитеровано как Итиль, Ител или Идель. 4. Четвертое слово — сюдже (напиток) в мешхедском списке было написано как [арабские буквы] (al-sacu или, точне, as-scu) и в первом издании книги 1939 года тоже было транскрибировано как ас-суджув, но затем в специально изданной брошюре 1954 года Ковалевский переделал его в саджув с тем, чтобы уподобить чувашскому слову щу, шыв (вода). Но поскольку медовый напиток чуваши называют не саджув, а симпыл или карчама, то и эта конъектура тоже оказалась неудачной, в связи с чем в 1956 году Ковалевский обратно переправил его в «суджув» . По данным Флейшера и Френа, саджу был не чувашским, а древнетюркским названием хмельного напитка, а по мнению А.П.Смирнова, это было заимствованием из русского сыта, сычевка. В действительности сюдже (сөҗе~сүҗе) — это сладкий напиток, который был распространен среди тюрков различных регионов. В азербайджанском языке он сохранился до наших дней. Слово сөҗе в татарском литературном языке применяется в виде төче, в татарских диалектах как сөче (сладкий, приторный) и выступает как антоним слова ачы (кислый). 5. Пятое слово — суаз (название племени) тоже подвергнуто необоснованному искажению. В арабском оригинале мешхедского списка оно употреблено только один раз и в виде [арабские буквы] (suan). В первом издании книги 1939 года Ковалевский транскрибировал его в форме саван, ибо в рукописи последняя буква [арабская буква] з была изображена как [арабская буква] н. Но в последующем издании своей книги он это слово передает уже как суваз. Этим Ковалевский хотел подчеркнуть, что слово суваз затем стало применяться как чуваш и обозначало предков чувашей. Следовательно, по его мнению, булгары-сувазы были чувашеязычными. Более точные исследования показывают, что слово суаз~суас было булгарским и произошло от двух тюркских слов: су ‘вода’ и ас (название племени). Марийцы татар называют этнонимом суас/сюас, а чувашей — суасламари. 6. Шестое слово — Вырах (имя суварского князя), по-видимому, тоже искажено переводчиком. В арабском оригинале мешхедского списка оно написано как [арабские буквы] Ê?íë уиргъ/wиргъ . Сам Ковалевский в первом издании книги 1939 года транскрибировал его как Вираг. Но поскольку в чувашском языке такого слова нет, то он попытался впоследствии как-то «очувашить» его, переправив во втором издании книги в Выраг , а в брошюре 1954 года — в Вырах . Но все эти «конъектуры» были напрасными, потому что в чувашском языке не было слов, похожих на Выраг/Вырах. С точки зрения обычнотюркской этимологии, это слово не исследовано. Таким образом, все шесть слов, уподобленных Ковалевским чувашским лексемам, не могут свидетельствовать о существовании у булгар чувашского типа р-языка. Но несмотря на это, ашмаринисты настойчиво продолжают использовать это «открытие» как доказательство правоты своей булгаро-чувашской концепции. В этих целях опубликовано и публикуется множество трудов и статей таких авторов, как П.Г.Григорьев, Н.Р.Романов, Н.Данилов, В.Г.Егоров, В.Ф.Каховский и многих других, направленных на популяризацию выводов о булгарском происхождении чувашей. § 6. Неудачные попытки найти чувашские слова в славяно-болгарском «Именнике». Рассмотрим теперь следующий аргумент сторонников булгаро-чувашской концепции — чувашские слова в так называемом «славяно-болгарском именнике». Если этот именник содержит тюркско-болгарские слова, то они, по мнению сторонников булгаро-чувашской концепции, должны характеризоваться чувашскими особенностями. Известно, что в 1866 году профессором А.Поповым был обнаружен и опубликован письменный памятник, написанный неизвестным автором в XVI веке и хранившийся в библиотеке Св. Синода вместе с рукописной книгой «Летописец еллинский и римский» . Вот полный текст этого именника. «Авитохолъ житъ летъ 300 , родъ емоу Доуло, а летъ емоу диломъ твиремъ. Ирникъ житъ летъ 150, родъ емоу Доуло, а летъ емоу диломъ твиремъ. Гостунъ наместникъ сы 2 летъ, родъ емоу Ерми, а летъ емоу дохсъ твиремъ. Коурътъ 60 летъ дръжа, родъ емоу Доуло, а летъ емоу шегоръ вечемъ. Безмеръ 3 лето, а родъ емоу Доуло, а летъ емоу шегоръ вечемъ. Сии 5 кънязъ дръжаще княжение об ону страноу Доуная летъ 500 и 15 остриженами главами и по томъ приде на страноу Доуная Исперихъ кнзъ, тожде и доселе. Есперерихъ кнзъ 60 и одино лето, родъ емоу Доуло, а летъ емоу верени алемъ. Тервель 20 и I лето, родъ емоу Доуло, а летъ емоу текоу читемъ… твиремъ 20 и 6 летъ, родъ емоу Доуло, а летъ емоу дваншехтемъ. Севаръ 15 летъ, родъ емоу Доуло, а летъ емоу тохъ алтомъ. Кормисошъ 17 летъ, род емоу Вокиль, а летъ емоу шегоръ твиремъ. Сии же князъ измени родъ Доуло, рекше Вихтунъ. Винехъ 7 летъ, а родъ емоу Оукилъ, а летъ емоу имя шегор алемъ. Телецъ 3 лета, родъ емоу Оугаинъ, а летъ емоу соморъ алтемъ… Оуморъ 40 днии, родъ емоу Оукиль, а емоу диломъ тоутомъ». Здесь дело вовсе не в достоверности или недостоверности самого документа , а в загадочности тех приписок, которые приведены после каждого из тринадцати имен, получивших в литературе известность, как «неславянские вокабулы именника». Таких непонятных слов приведено 26, но некоторые из них повторяются по два и по три раза, так что в конечном итоге загадочными остаются 15 вокабул: дилом, шехтем, твирем, дохс, шегор, вечем, верени, алем, текоу, четем, дван, тох, алтом, сомор, тоутом. Эти слова ученые пытались дешифровать на основе различных языков. Так, академик А.Куник, опираясь на материалы недавно опубликованной статьи Н.И.Ильминского о чувашских словах в булгарском языке, решил объяснить вокабулы именника на материале чувашского языка, поскольку, думал он, язык дунайских протобулгар должен быть родственным языку волжских булгар. Сам Куник, не владея чувашским языком, не смог этого сделать самостоятельно и обратился за помощью к тюркологу В.В.Радлову, прося последнего расшифровать именник на материале чувашского языка . Молодой Радлов, находившийся тогда на стажировке в Барнауле, не отказал в просьбе известному столичному академику и послал ему несколько туманный ответ о некоторых возможностях отождествления вокабул с чувашскими числительными. Например, вокабулу сомор он возводил к чувашскому ikke ‘два’, четем — к чувашскому śice ‘семь’, а также к śitmel ‘семьдесят’, дохс и текоу оба возводил к vătăr ‘тридцать’, шехтем — к săkăr-vunnă ‘восемьдесять’, тутом — к xerex ‘сорок’, а окончания вокабул на -ом и -ем истолковал как числительное vunna ‘десять’. В результате такого произвольного толкования Радлов вывел несуществующие в чувашском языке числительные; например, дилом твирем истолковал как ‘пять двадцать’, ‘шегор вечем’ — как ‘восемь тридцать’, текоу четем — как ‘девять семьдесят’, дван шехтем — ‘четыре восемьдесят’ и т.д. Но что означают эти бессвязные слова, он и сам объяснить не мог , поскольку единицы в его двузначных числах оказались впереди десятков. Такая обратная последовательность в структуре сложных числительных чужда не только чувашскому, но и большинству других тюркских языков; нечто подобное можно встретить лишь в сарык-югурском языке и в древних орхоно-енисейских письменах, где некоторые сложные числительные имеют иную структуру и количественное значение . Если бы Радлов не был тогда связан с просьбой влиятельного академика Куника и отнесся к расшифровке именника более объективно, он наверняка пришел бы к выводу не в пользу гипотезы Куника, а скорее в пользу высказывания Гезы Кууна, считавшего вокабулы турецкими лексемами. В самом деле, многие вокабулы гораздо более близки к общетюркским числительным, нежели к чувашским. Например, вокабула верени более созвучна с тюркским berence ‘первый’, чем с чувашским pěrrěměš; вокабула дохс более созвучна с тюркским togyz ‘девять’, чем с чувашским tăxăr; вечем тоже более похоже на тюрк. učon ‘тридцать’, чем на чув. vătăr; читем и шехтем тоже более созвучны с тюркскими citen и siksen, нежели с чувашскими śitmel ‘семьдесят’ и sakărvunnă ‘восемьдесят’. Окончания вторых вокабул -ом и -ем гораздо лучше сопоставимы с тюркским on ‘десять’, чем с чувашским vunna. Кроме того, о восьми князьях в именнике прямо сказано «род емоу Доуло», а род Дуло, как известно, не был собственно болгарским, а был западно-тюркским, узурпировавшим в VII веке болгар, что также говорит о большей вероятности употребления в именнике общетюркского з-языка. Однако молодой Радлов пренебрег этими данными и написал Кунику, что это «наречие очень близко к чувашскому». Но в том же письме он недвусмысленно оговорился: «Согласно желанию Вашему... я пришел к изложенным выше выводам», но «я чувствую сам всю неудовлетворенность... своих изысканий». Однако это признание Радлова не остановило Куника, вознамерившегося обнародовать свою гипотезу. В 1878 году он дополнил ответное письмо Радлова своими суждениями, изложил историю проблематики и, снабдив все это броским заголовком «О родстве хагано-болгар с чувашами по славяно-болгарскому именнику», опубликовал в приложении к 32-му тому «Записок Российской академии наук». Так появилась на свет эта версия о «родстве хагано-болгар с чувашами», а вместе с тем и о мнимом родстве протоболгарского языка с чувашским. В начале нашего столетия версия Куника-Радлова была окончательно отвергнута, а вместо нее предложена совершенно новая версия, рассматривающая вокабулы как названия дат древнетюркского «животного» календаря. Основателем этой новой версии по праву считается финский лингвист И.Миккола, хотя идея эта впервые была высказана Бьюри. Отвергая мнение Куника, Радлова, Златарского и других авторов, рассматривавших вокабулы как имена числительные, Миккола предлагал рассматривать их как названия годов и месяцев восточного «животного» календаря, бытовавшего также у средневековых тюрков. По его мнению, в каждой паре вокабул именника первые слова являются названиями животных, обозначающими годы, а вторые — числительными, обозначающими порядковые номера месяцев в году. Притом названия животных, по его мнению, были взяты из разных тюркских и нетюркских языков. Например, вокабулу шегор он возводил к тюркскому sygyr ‘корова’, обозначающему, по его мнению, год быка; вокабулу сомор возводил к монгольскому morin ‘лошадь’, дван — к огузскому davśan ‘заяц’, дилом — к общетюркскому jylan ‘змея’, тох — к джагатайскому tauk ‘курица’, дохс — к тюркскому tonguz ‘свинья’, текоу — к огузскому koć ‘баран’, верени — к чувашскому săvăr ‘сурок’ и т.д. Вторые же вокабулы в каждой паре (твирем, вечем, алем, четем, шехтем, алтом, тоутом) Миккола считал числительными, означающими порядковые номера месяцев в году. Поскольку в году имеется не более тринадцати лунных месяцев, а в именнике имеются числительные даже «пятьдесят» (алем), то Микколе пришлось таким вокабулам присваивать другие числовые и даже нечисловые значения. Например, вокабулу алем он возвел к чагатайскому iläg ‘перед’, придав ему значение «первый месяц в году»; вокабулу твирем, считавшуюся чувашским sirem ‘двадцать’, возвел к чув. măxxăr ‘девять’, а для объяснения вокабулы текоу пришлось приписывать чувашскому языку несуществующее слово koč «баран» и т.д. . Поскольку версия Микколы оказалась во всех отношениях неубедительной, а главное, не сближающей вокабулы именника с чувашским языком, сторонники булгаро-чувашской концепции не раз предпринимали попытки к ее «совершенствованию», внося различные поправки и дополнения. Сам Ашмарин, ранее опиравшийся на числовую версию Куника — Радлова, в 1917—1923 годах полностью отрекся от нее и предпринял попытку «очувашить» новую версию Микколы. Например, вокабулу сомор, возведенную Микколой к монгольскому morin ‘лошадь’, он предлагал возводить к чувашскому ămărt ‘орел’, верени возводил к чув. păran ‘молодняк овцы’, текоу — к чув. căxă ‘курица’, твирем — к чув. těpěr ‘другой, иной’, дилом — к чув. sělěn ‘змея’, алем — к чув. ülěm ‘потом, в будущем’, шехтем — к чув. sičč ‘семь’, а для остальных вокабул (тох, дохс, дван, четем и др.) Ашмарин не нашел созвучных слов, но тем не менее утверждал, что такие слова могли существовать в чувашском языке когда-то в прошлом . О.Прицак, находя поправки Ашмарина неудачными, предлагал оставить в силе сопоставления Микколы в отношении вокабул дилом, твирем, шегор, вечем, тох, дохс, а вокабулу верени предлагал возводить к тюрк. bure ‘волк’ и истолковать как «год волка», хотя такого названия месяца нет в восточных календарях. Находя неуместным сопоставление вокабул сомор с монгольским ‘лошадь’, Прицак предлагал для лошади выделить первый слог из слитной вокабулы имаше горалем, то есть има-, и истолковать его как название лошади в предполагаемом протоболгарском языке . После Прицака не раз предпринимались попытки к совершенствованию версии Микколы. Например, В.Ф.Каховский предлагает вокабулу текоу, возведенную Ашмариным к чув. căxă ‘курица’, возводить к чув. taka ‘баран’, а вокабулу сомор возводить к гипотетическому samăr ‘лошадь’, хотя такого слова тоже нет и не было в чувашском языке, как и в других тюркских языках . Было высказано множество и других предложений по расшифровке этого именника . Но все они являются лишь субъективными гаданиями или, по выражению самого Ашмарина, «гадательными предположениями». Будет ли «Именник» когда-нибудь расшифрован? В этом многие ученые сомневаются. Но если упомянутые слова «Именника» будут достоверно расшифрованы, все равно они не смогут подтвердить правильность булгаро-чувашской концепции. На это обратил внимание еще в 1900 году болгарский ученый И.Д.Шишманов. Он писал, что в «Именнике» имеются слова с начальными д, г, б, что противоречит чувашской фонетике. Например, doulo, dilom, doxs, Gostun, goralem, Bezmer. Противоречит чувашской фонетике сам этноним булгар. Если бы булгары говорили на чувашеподобном языке, то они распространили бы этноним не булгар, а палгар/палхар или мургар. Исходя из этого, И.Д.Шишманов делает вывод, что протобулгарский язык не имеет никакого сходства с чувашским языком, он был близок к чагатайскому языку . Наиболее достоверным и доступным источником для выявления особенностей протобулгарского языка служит, бесспорно, сам живой славяно-болгарский язык с его древними протобулгарскими субстратами. Если бы протоболгарский тюрки был чувашского типа р-языком, то и среди субстратных тюркизмов сохранились бы элементы чувашского типа р-языка. Но их в болгарском языке как раз нет. По этому поводу К.Г.Менгес справедливо пишет: «когда печатно провозглашают, что в современном болгарском языке представлено много общих с чувашским слов типа дост (болг.) — тус (чув.), душек (болг.) — тушек (чув.), чавка (болг.) — чавка (чув.) и др., то их авторы делают грубую ошибку, так как здесь речь идет о турецких заимствованиях в болгарском языке, которые по своему фонетическому облику ничем не отличаются от кыпчакских заимствований в чувашском языке» . Не было тюркизмов чувашского типа и в протоболгарском тюрки — язык этот был таким же зетацирующим, каким был и язык волжских булгар. Во всяком случае, ни в древних письменных памятниках, ни в живом болгарском языке, ни в славяно-болгарском именнике не обнаруживаются признаки чувашского типа р-языка. § 7. Неудачные попытки найти чувашизмы в древнебалкарских рунических надписях. Следующим псевдодоказательством существования у волжских булгар р-языка считаются предполагаемые чувашизмы, обнаруженные в наскальных рунических письменах северокавказких балкар. Поскольку балкары считаются историческими родственниками волжских булгар, то наличие чувашизмов в их языке, естественно, должно бы свидетельствовать о р-язычности волжских булгар. Поэтому сторонники булгаро-чувашской концепции не раз обращали свое внимание на характер этого северокавказского языка, но ни в самом балкарском языке, ни в его диалектах не находили никаких признаков ротацизма и ламдаизма, так как все этнические группы балкар говорят на обычном тюркском языке кыпчакской группы. В связи с этим строились предположения о существовании р-языка у древних балкар, полагая, что когда-то этот народ говорил на р-языке, а затем с приходом в Предкавказье кыпчаков они переняли кыпчакский язык. Но подтвердить эту гипотезу не удавалось из-за отсутствия древних письменных памятников балкарского языка. И вот, наконец, в 1970-х годах такие письменные памятники были найдены в горных ущельях Северного Кавказа вместе с древними наскальными погребениями горцев, в связи с чем булгаро-чувашская концепция ашмаринистов получила новое подтверждение. Но прежде чем перейти к рассмотрению этих письменных памятников, напомним вкратце об обстоятельствах, при которых появилась эта необычная находка. Вообще-то, о существовании странных надписей и наскальных погребений в горах Северного Кавказа знали давно. Внимание исследователей привлекало то, что в ущельях вокруг Эльбруса часто встречаются наскальные погребения, совершенные в выдолбленных в скалах небольших пещерах с четырехугольным, а иногда и круглым входным отверстием. Внимание исследователей привлекли писаницы вокруг этих погребений. Писаницы эти представляют собой довольно разнообразные фигурки, похожие на иероглифы, врезанные в камень или же нарисованные коричнево-красной охрой. Расположены они группами: иногда над входом в пещеру, в других случаях рядом с ней, а иногда и в глубине пещерки, где-нибудь на гладкой поверхности. Количество знаков около каждой пещерки варьируется от единицы до нескольких десятков. Если внимательно присмотреться к ним, то можно разделить их на четыре вида: 1) на обычные пиктограммы, 2) на личные тамги, 3) на рунические знаки и 4) буквы уйгурского письма. Расположены они вместе, вперемежку, без всяких разграничений. В отношении этнической принадлежности этих наскальных памятников существуют различные точки зрения. Одни исследователи приписывают их древним кавказским горцам, другие — средневековым тюркоязычным, даже «ираноязычным» аланам, третьи, как, например, Г.Ф.Турчанинов, — северокавказским касогам, четвертые — хазарам и т.д. Но большинство исследователей все же склонно приписывать их горным аланам. Так, например, Т.М.Минаева, посвятившая этим памятникам специальные исследования, считает их творением аланов, пришедших в Приэльбрусье в VI веке н.э. под натиском кочевых тюрков и вынужденных здесь за неимением свободной земли хоронить своих умерших в скалах . А.П.Рунич приписывает памятники также аланам, полагая, что, оказавшись прижатыми в горах, аланы трансформировали свои традиционные погребальные катакомбы в наскальные пещеры. С этим мнением согласны также исследователи Г.Ф.Турчанинов, М.А.Хабичев, В.А.Кузнецов и многие другие. Но необходимо иметь в виду, что под аланами одни авторы понимают предков ираноязычных осетин, другие — предков тюркоязычных балкар и карачаевцев. Другой карачаевский ученый С.Я.Байчоров в 1970-х годах выдвинул совсем иную точку зрения. По его мнению, памятники эти принадлежали не аланам , а северокавказским протоболгарам, то есть предкам нынешних балкар и карачаевцев, которые раньше якобы говорили на языке чувашского типа. «Анализ языка рунических памятников Приэльбрусья показал,— пишет он,— что по своим графо-фонетическим особенностям он — протоболгарский, имеющий дь- и дж-диалекты, которым характерен ротацизм» . Эти выводы Байчорова явились такой же неожиданной сенсацией, какой были в прошлом столетии публикации Н.И.Ильминского по части волжскобулгарского языка и А.А.Куника в отношении хагано-болгарского языка дунайских протоболгар. И в том, и в другом случае отстаивалась одна и та же идея, что древний протоболгарский язык,— будь он на Дунае, в Поволжье или же на Северном Кавказе, — везде характеризовался одними и теми же особенностями чувашского типа р-языка. Поскольку идея эта выглядит вполне логичной и на первый взгляд кажется достаточно обоснованной, работы Байчорова также, как и работы Куника и Ильминского в прошлом веке, нашли себе немало горячих сторонников. Например, положительно отозвались о них археологи В.Б.Ковалевская, Х.Х.Биджиев и М.П.Абрамова, и особенно восторженно восприняли их ашмаринисты, обрадованные тем, что найдено новое подтверждение отстаиваемой ими булгаро-чувашской концепции. Например, заслуженный деятель науки Чувашской АССР В.Д.Димитриев не без восторга писал: «Байчоровым выявлены и исследованы памятники северокавказской болгарской рунической письменности с характерным для их языка ротацизмом» . В унисон с ним восторгались и некоторые казанские ученые. В частности, Д.Г.Мухаметшин и Ф.С.Хакимзянов писали: «Стало быть, протоболгары (Приэльбрусья), исходя из природных условий, в честь погребенных сооружали поминальные дома и составляли надписи» на древнеболгарском языке, имея при этом в виду то, что, по их мнению, древнеболгарский язык характеризовался чувашскими особенностями . Но тексты, вычитанные Байчоровым в рунических письменах, весьма сомнительны и существуют, скорее всего, в воображении их чтеца, нежели в реальности. Заранее поставив перед собой задачу обнаружить в писаницах чувашеподобные тюркизмы, он на разных этапах работы с текстом постепенно трансформирует его в нужном направлении и в конечном итоге получает то, что ему требовалось. Уже на стадии копирования и снятия эстампажей с наскальных писаниц постепенно восстановливает стертые места и искажает тем самым заложенную семантику. Затем во втором этапе работы, выделяя из общей кучи писаниц рунические знаки, к последним причисляет не только действительные руны, но и гипотетические знаки, которые, по его мнению, могли существовать в протоболгарской письменности. Например, часто встречающееся в наскальных писаницах изображение лестницы он читает как букву «д» или «дь», хотя в тюркском руническом алфавите такой руны не существует. Затем на стадии чтения рун также допускает произвольные действия, читая их то справа налево, то слева направо, то сверху вниз, то снизу вверх, то находя одну руну внутри другой и т.д. — лишь бы это привело к образованию нужного тюркизма. Вот так, с начала и до конца, на всех этапах дешифровки писаниц Байчоров неизменно трансформирует их по своему усмотрению и в конечном итоге выдает «протоболгарские тексты». При таком методе дешифровки те же самые рунические знаки можно прочитать не только на протоболгарском, но и на любом другом языке мира. Косвенным доказательством ротацизма приэльбрусского языка Байчоров считает слово белег, белюх (знак, памятник), вычитанное им в наскальных писаницах и отождествляемое с волжскобулгарским bälük ‘знак, памятник’. Он полагает, что это слово было присуще только р-языкам и поэтому свидетельствует о ротацизме и приэльбрусского языка. Но такое мнение является ошибочным, ибо белюк/белюг — это общетюркское слово, образованное от древнетюркской глагольной основы bel «знать», и присуще всем тюркским языкам без исключения. В Волжской Булгарии оно одинаково часто употреблялось в эпитафиях как 1-го, так и 2-го стиля. Поэтому наличие его в приэльбрусском языке также не может свидетельствовать о его ротацизме. И, наконец, прямым и непосредственным доказательством ротацизма приэльбрусского языка считают обнаруженное в нем слово чур (сто), якобы употребляющееся вместо общетюркской зетацирующей формы йөз (сто). В приведенных выше материалах Байчорова это слово встречается лишь один раз и притом в том же самом бессвязном предложении «Джгутур учемэ менчур элинче ур бити эшген». Слово чур здесь образовано искусственно от непонятной лексемы менчур путем ее расщепления на два слога (мен+чур) и последующей произвольной семантизации. Поэтому аргументировать этим надуманным словом наличие ротацизма в протоболгарском языке было бы несерьезно, тем более что других подобных примеров в лексическом материале Байчорова не обнаружено. Таким образом, если даже предположить, что язык рунических памятников Приэльбрусья и в самом деле был протоболгарским, то все равно в лексических материалах Байчорова не имеется ничего такого, что достоверно свидетельствовало бы о ротацирующем характере этого языка. Нужно полагать, что подлинно протоболгарский язык Северного Кавказа был таким же зетацирующим, как и его нынешние преемники — балкарский и карачаевский языки, а также язык булгаро-татар, являющийся преемником волжскобулгарского, ибо все они относятся к одной общей группе тюркских з-языков. § 8. Неудачные попытки найти чувашизмы в венгерском языке. Сторонники булгаро-чувашской концепции для доказательства чувашеязычности волжских булгар придумали еще один аргумент. Они предположили, что, поскольку венгры якобы более 100 лет жили на Средней Волге — в «Великой Венгрии» рядом с булгарами, то в венгерском языке должны быть заимствования чувашеподобных слов, т.е. так называемых чувашизмов, доказывающих чувашеязычность булгар. Исходя из этого предположения, в 1894 году венгерский ученый Б.Мункачи начал искать чувашизмы среди тюркских заимствований в венгерском языке. Другой венгерский ученый Золтан Гомбоц в 1912 году выпустил специальную книгу, где из 800 тюркских заимствований в венгерском языке выделил 227 слов, имеющих чувашские особенности . После выхода этой работы З.Гомбоца для венгерских ученых, а также для некоторых зарубежных и русских тюркологов мысль о тождестве булгарского и чувашского языков, т.е. булгаро-чувашская теория, стала положением, не требующим доказательств. Поэтому материалы эти никем не проверялись. Между тем первое же знакомство с книгой дает возможность установить следующую объективную картину. 1. Из 227 заимствований 87 слов настолько приспособлены к венгерским произносительным нормам, что их без тщательного фонетического анализа трудно приблизить как к чувашскому, так и татарскому языку, например, artany ‘очищать’, baj ‘колдовство’, beko ‘подкова’, bika ‘упрямый’, boglya ‘копна’, bü ‘колдовать’, gyur ‘давить, связать’, koporso ‘гроб, ящик’, tömeny ‘бесчисленный’, zerge ‘козел’ и т.д. Сюда мы включили и такие заимствования, которые фонетически стали далеки от чувашских и татарских слов, но больше напоминают татарские варианты. Например, в венгерском boglya, в татарском богол ‘копна, стог’; в венгерском artany, в татарском арыну ‘очищаться, освобождаться’; в венгерском tömeny, в старотатарском төмән ‘бесчисленный, десять тысяч’ и т.д. 2. 44 слова совпадают как с татарскими, так и с чувашскими эквивалентами почти в одинаковой степени. Например, sörke ‘гнида’ — т. серке, ч. шарка; szakal ‘борода’ — т. сакал, ч. сухал и т.д. Таким образом, из двух предыдущих пунктов 131 слово, т.е. 58%, не могут быть основанием для доказательства того, к какому языку близки эти заимствования: к чувашско-тюркскому или кыпчакско-тюркскому. 3. 43 заимствования находят эквиваленты в татарском языке. Например, balta ‘топор’ — балта; beka ‘лягушка’ — бака; beke ‘закрытый’ — бөке; cziczkany ‘мышь’ — сычкан; gözü ‘крыса’ — күсе; gyalom ‘багор, невод’ — җылым; guart ‘сделать, изготовлять’ — ярату; gyöplö ‘связка’ — җәпләү; ildomos ‘мудрый’ — җылдам; kesik ‘поздно’ — кичегү; kobak ‘тыква’ — кабак; kedek ‘пупок’ — кендек; söprö ‘дрожжи’ — чүпрә; szan ‘считаться’ — санау; szirt ‘хребет’ — сырт; szongor ‘орел’ — шонкар; teker ‘крутить’ — тәкәрмәч; tür ‘сложить’ — төр; tyuk ‘курица’ — таук и т.д. 4. 38 заимствований встречаются как в татарском языке, так и в чувашском, но с особенностями татарского языка, например, al ‘обманывать’ — тат. алдау, чув. ултала; alma ‘яблоко’ или ‘картофель’ — тат. алма, чув. улма; arpa ‘ячмень’ — тат. арпа, чув. урпа; bator ‘храбрый’ — тат. батыр, чув. паттар; bors ‘перец’ — тат. борыч, чув. парас; kender ‘конопля’ — тат. киндер, чув. кантар; korom ‘сажа’ — тат. корым, чув. харам и др. Следовательно, из двух предыдущих пунктов 81 слово, т.е. 35,5% заимствованы венгерским языком из кыпчако-тюркского. 5. Лишь 15 заимствований, т.е. 6,5% можно обнаружить в чувашском языке и с так называемыми чувашскими особенностями: borji ‘теленок’, borso ‘горох’, gyom ‘трава’, gyürü ‘кольцо’, iker ‘близнецы’, ir ‘писать’, köris ‘ясень’, ör ‘молоть, дробить’, ökör ‘бык’, sar ‘грязь, болото’, sarlo ‘серп’, gyürü ‘кольцо’, szücs ‘скорняк’, tükör ‘зеркало’, ünö ‘корова’. Таким образом, если в область объектов сравнения З.Гомбоца включить и татарский язык, то лишь 6,5% собранного им материала могут подтвердить теорию близости булгарского и чувашского языков, все остальное, т.е. подавляющее большинство, доказывает несостоятельность этой теории. Возникает закономерный вопрос: как же объяснить наличие среди этих заимствований нескольких слов с чувашскими особенностями? Объяснить это тем, что булгары являются предками чувашей, мы не можем, ибо ни лингвистические, ни этнографические, ни антропологические данные такое положение не подтверждают. Очевидно, дело здесь — в закономерностях процесса заимствования: как при формировании чувашского языка, так и при заимствовании венграми тюркские слова усваивались финно-угорами. Следовательно, в обоих случаях условия были одинаковыми: тюркские слова воспринимались слухом, привыкшим к финно-угорской речи, воспроизводились устами, привыкшими к финно-угорской артикуляции. Поэтому как в чувашском, так и в венгерском языках можно обнаружить некоторые общие, в одинаковой степени фонетически измененные обычные тюркские слова. Но они и в том, и в другом языке появились не путем взаимовлияния, а совершенно самостоятельно. Это подтверждается и тем, что в материалах Золтана Гомбоца имеется несколько слов с ротацизмом, отсутствующих в чувашском языке или имеющихся в нем без ротацизма. Например, göreny ‘хорек’ — тат. кoзән (сасы кoзән), чув. пасара; karo ‘кол’ — тат. казык, чув. шалса; tar ‘плешь’ — тат. таз, чув. кукша или таса в смысле ‘чистый’; tenger ‘море’ — тат. диңгез, чув. тинес; tör ‘петля’ — тат. тозак, чув. йала (cěpěně); tür ‘страдать, терпеть’ — тат. түз, чув. тус. Золтан Гомбоц позднее сам, видимо, понял необъективность своего сравнительно-исторического исследования и нашел в себе силы отказаться от своих убеждений о проникновении булгарских слов в венгерский язык. Иначе венгерский ученый Ю.Немет не писал бы с сожалением: «От своей старой теории о соприкосновении волжских булгар с венграми Гомбоц не должен был отказываться» . Таким образом венгры непосредственно не соприкасались с волжскими булгарами и с чувашами. Поэтому придуманные «чувашизмы» в венгерском языке не могли служить доказательством булгаро-чувашской концепции. Не было на Средней Волге и Великой Венгрии. Если бы венгры когда-то жили здесь, то не только в венгерском языке должны были быть булгарские и чувашские заимствования, но и в булгарском, и чувашском должна была быть масса венгерских слов. Их нет. Констатируя это явление, В.Д.Аракин писал, что вопреки всякому ожиданию в чувашском языке совсем нет мадьяризмов, что в нем есть только финнизмы, которые ошибочно можно принять за мадьяризмы, но они все заимствованы от поволжских финнов, не от венгров . Следовательно, для доказательства адекватности булгаро-чувашской концепции факт чувашских заимствований в венгерском языке придуман неудачно. § 9. Неудачные попытки отнести чувашизмы в финно-угорских языках к булгарскому языку. Венгерские ученые, основываясь на утверждении, что когда-то венгры и булгары жили рядом между Волгой и Уралом, старались найти булгаризмы (по их мнению, обязательно с чувашскими особенностями) не только в венгерском языке, но и в финно-угорских языках Урало-Поволжья: в удмуртском, марийском, мордовском и коми-пермяцком. В конце XIX в. венгерский ученый Б.Мункачи наметил изучение трех, ставших впоследствиии традиционными, удмуртско-иноязычных контактов: удмуртско-булгарского , удмуртско-татарского и удмуртско-русского. По мнению Б.Мункачи, чувашеподобные булгаризмы начали входить в удмуртский язык с первой половины VIII в., когда появились булгары в Среднем Поволжье . В самом начале ХХ в. финский ученый Ю.Вихманн в своем труде оперирует более чем 150 чувашскими заимствованиями, называя их булгарскими . В дальнейшем к этой проблеме обращали внимание венгерские ученые К.Редэи и А.Рона-Таш. В советское время чувашскими (по мнению авторов, булгарскими) заимствованиями в удмуртском языке занимались удмуртовед И.В.Тараканов, чувашевед М.Р.Федотов. Первый насчитал в удмуртском 190 булгарских (чувашских), а второй — 438 заимствований. С точки зрения влияния булгарского языка (читайте: чувашского языка) изучались и другие финно-угорские языки Поволжья: особенно марийский. «Существование в марийском языке непродуктивных и продуктивных чувашских морфем, — пишет М.Р.Федотов, — говорит о глубокой древности тюркских заимствований, имеющих тысячелетнюю историю, о той силе тюркского влияния, которое пронизало всю морфологию марийского языка» . Как известно, М.Р.Федотов под чувашским подразумевает булгарский язык. Действительно, в языках марийцев, мордвы, удмуртов и коми зафиксировано большое количество тюркизмов, среди которых имеются и р-язычные и другие лексические заимствования, характеризующиеся чувашскими особенностями. В их числе есть хозяйственные термины, термины родственных отношений, домашнего быта, но особенно много терминов, связанных с земледелием и домашним скотоводством. Например: чув. śăkkăr ‘хлеб’, морд. śukro ‘хлеб’, марийск. sykyr ‘хлеб’, sukyr ‘хлебный каравай’; чув. śarăk ‘репа’, удмурт. śarči ‘репа’, коми serkni ‘репа’ и т.д. Кроме того, в некоторых финно-угорских языках существуют одинаковые с чувашскими грамматические формы, например, чувашская форма причастия на -sa (ср. чув. tarsa ‘стоя’, удмурт. puktysa ‘стоя’, коми suvtsa ‘стоя’); или чувашская форма реликтового глагола на -ni (чув. sutni ‘светить, свечение’, удмурт. sötyny ‘светить’ (в выражении jugyt sötyny ‘святить’, ср. венгр. sütni ‘светить’ и т.д.). Общеизвестно, что в Поволжье и Приуралье еще с древнейших времен складывался тюрко-угро-финский языковой союз. В результате взаимовлияния этих народов отмечаются тюркизмы в финно-угорских и финноугризмы в тюркских языках. Некоторые тюркские заимствования в финно-угорских языках действительно характеризуются чувашскими особенностями, и они являются чувашскими заимствованиями. Начиная с конца XIX в., особенно после выхода в свет статьи Н.И.Ильминского «О фонетических отношениях между чувашским и тюркскими языками» (1865), многие ученые, опираясь на рассуждения Н.И.Ильминского о чувашеподобности булгарского языка, все чувашские заимствования в финно-угорских языках автоматически начали считать булгарскими. Как мы до сих пор доказывали и будем еще доказывать, булгарский язык в узком смысле этого слова характеризовался особенностями западного — мишарского диалекта татарского языка, в широком смысле слова ему были свойственны особенности языка тюркоязычного населения Волжской Булгарии, который был близок к современному татарскому языку. Поэтому попытки отнести чувашизмы в финно-угорских языках к булгарскому языку также оказались неудачными. § 10. Неудачные попытки определить булгаро-чувашские заимствования в русском языке. Булгаро-чувашская концепция дошла и до русистов. Поверив в ее правильность, некоторые русисты начали искать чувашизмы среди булгарских заимствований в русском языке. Так, в 1918 году А.А.Шахматов и тюрколог А.Н.Cамойлович в одном и том же сборнике выпустили свои статьи, посвященные доказательству правильности булгаро-чувашской концепции. Они оба обращают внимание на слово турун ‘праправнук’, ‘распорядитель’, которое встречается в русских летописях и которое, по их мнению, преобразовано от слова тудун ‘распорядитель’, где [д] чередуется звуком [р], следовательно, говорят они, здесь налицо явление ротацизма, т.е. особенность чувашского типа. Древнетюркское слово тудун хотя и применяется как ‘распорядитель’, но основное его исходное значение было ‘родственник’. Надо полагать, что распорядителями были родственники беков, ханов и т.д. То, что турун не является простым чувашезированным вариантом слова тудун, доказывается наличием таких диалектных слов, как тудыка — двоюродные братья или сестры, тумачи — троюродные, торачи — четвертая степень родства. Торачи и турун восходят к слову түрәү ‘родить’, которое отмечено в темниковском говоре западного диалекта и на территории Пензенской области . Таким образом, слова тудун и турун уже на уровне корня-глагола совпадают (туу, түрәү ‘родить’), поэтому считать, что турун происходит от слова тудун путем ротацизма, нет оснований. Домонгольские булгарские заимствования в русском языке подробно изучены И.И.Назаровым. Среди этих заимствований нет ни одного слова с чувашскими особенностями, т.е. с признаками ротацизма. Проанализировав домонгольские тюркские заимствования в русском языке, И.И.Назаров приходит к выводу о близости булгарского, хазарского и кыпчакского языков. Также он заключает, что булгары и казанцы говорили на одном и том же языке . В доказательство этого положения автор приводит следующие примеры. 1. Названия лиц по их месту в обществе: аталык, алпаут, амин, баскак, бураложник (от слова боер ‘прикажи’), баш, имильдеши (родственники, вскормленные одной материнской грудью), куштан, калга, киличей (посол), карачи (высшая знать), сунч, сеунчуй, сенунщик (посол, гонец), тафейник (изготовитель тафии — головного убора), улан, улубей (великий), ясаул, чеуш (ординарец), чага (дитя) . 2. Термины торговли: алтын, асмачей, башмак, батман, деньги, куман, капторга (застежка), тесьма, таган, шалаш 3. Термины военного дела: батырлык, ертаул (отряд в разведке), сайдак, сагадак, тюфяк. 4. Термины строительства: сал, кош, шатры, чечень (плетень), чулан. 5. Названия, связанные с лошадью: аргамак, игренка, игрен, чик, буланый, карий, чалый, тебенек. 6. Названия, относящиеся к животным и растениям: корсак, барс, зилан, изюм, кичири (морковь), сарана. 7. Виды одежды: кафтан, колпак, кушак, чичак (головной убор девушек), японча (от слова япма ‘покрывало’). 8. Слова, связанные с религией: амир, басма, кафиры, байрам, баграм, дени (вера), курбан, курань (коран), мечеть, намаз, мусульманский, бесерменский. Как видно, булгарский язык, оказавший влияние на русский, был языком обычнотюркским. В 1976 году Е.Н.Шипова выпустила «Словарь тюркизмов в русском языке», в котором собрано около двух тысяч тюркских заимствований, принятых из аварского, хозарского, булгарского и др. языков. Из них она выделяет 15—20 слов, заимствованных из чувашского языка: кереметь ‘дух зла’, ‘божница’, кашпа ‘головной убор у чув. женщины’, нашмак ‘головной убор’, серьга ‘кольцо’, хирка ‘девочка’, чуклеть ‘приносить жертву’, шаркома ‘женское украшение’, шарпан ‘узкий чув. холст’, ширтан ‘чув. еда’, шура ‘вязкая чистая глина’, яшка ‘чув. похлебка’. Здесь обращаем внимание на то, что среди приведенных примеров нет явления ротацизма. Словарь Е.Н.Шиповой еще раз доказывает, что вокруг русских жили тюркские племена, говорившие на обычнотюркском языке. Если бы булгары говорили на чувашеподобном языке, то и в русском обязательно было бы много чувашеподобных заимствований. § 11. Начало системного изучения булгарской эпиграфики. Выявление ошибочности ашмаринской концепции стало возможным позже, благодаря исследованиям эпиграфистов Н.Ф.Калинина, Г.В.Юсупова и др. В частности, проф. Калинину принадлежит заслуга в сборе и систематизации большого количества булгаро-татарских надгробных памятников, которые он четко подразделил на две группы: тюркоязычные эпитафии назвал «памятниками 1-го стиля», а чувашеязычные — «памятниками 2-го стиля». Н.Ф.Калинину же принадлежит заслуга в составлении первого в истории каталога булгаро-татарских эпитафий . Г.В.Юсупов в свою очередь составил и опубликовал первый в истории капитальной монографии труд по булгаро-татарской эпиграфике . В дело изучения языка надгробных памятников волжских булгар большой вклад внесли еще и Н.И.Воробьев, С.Е.Малов, А.Б.Булатов, А.Рона-Таш, С.Фодор, О.Прицак, Ф.С.Хакимзянов (1987), Д.Г.Мухаметшин (1987), Т.Текин, М.З.Закиев (1977) и др. В работах этих авторов мы находим различные толкования лексических единиц памятников как 1-го, так и 2-го стиля и различные отношения к булгаро-татарской и булгаро-чувашской теориям. В 60-х годах ХХ в. окончательно прояснилось, что единой булгарской эпиграфики действительно не существует, что есть два типа разноязычных мусульманских эпитафий, из которых одни написаны на обычном тюркском з-языке, а другие — на чувашеподобном р-языке. Надгробные памятники 1-го стиля наиболее хорошо изучены и представляют собой типичные мусульманские надгробные стелы с богатой орнаментовкой и изящно оформленной арабской надписью. Верхние кромки этих стел, как правило, закруглены или же килевидно заострены, как это делалось и в других мусульманских странах. Орнаменты и надписи на них вырезаны рельефно, в виде выступов, и тщательно загравированы. Буквы выведены затейливым почерком сульс и насх. Всего таких памятников обнаружено около 150 экземпляров. Распространены они в основном на территории Татарской Республики, но отдельные экземпляры найдены также в Башкортостане, в Ульяновской, Самарской и Оренбургской областях, т.е. на огромной территории бывшей Волжской Булгарии. Судя по их датировке, памятники такие существовали очень долго. Один из ранних памятников данного стиля, обнаруженный на пороге церкви села Ямбухтино Татарстана и описанный Ахмеровым, датирован 1244 годом . Еще более ранний памятник из Билярска, описанный Н.П.Рычковым, но не сохранившийся до наших дней, датирован 1173 годом и также относился, по-видимому, к 1-му стилю, так как датировки надгробий 2-го стиля, написанные на р-языке, до Фейзханова (1863 г.) обычно не расшифровывались. В эпоху Золотой Орды памятники эти существовали параллельно с вновь появившимися памятниками 2-го стиля, а затем продолжали бытовать и в эпоху Казанского ханства и позже. Надписи на этих памятниках сделаны на обычнотюркском. В них сначала приводится молитвенная формула на арабском языке, затем следует имя погребенного с указанием его родословной, званий и земных заслуг, а в конце приводится дата смерти. Эти сведения написаны на обычном тюркском языке. Например: …Fatima-elci binte Äjüb ibn Mäčkä ibn Junus äl-Bolğari jegermi iki jašindä vafat boldy… hičrätdän jete jüz unberdä… «Фатима-елчи дочь Аюпа сына Мэчкэ сына Юсуфа Булгарского скончалась в 22 года… по хиджри в 711 году…» (т.е. в 1311 году). Вот еще пример: …ğalimlearni tärbiä qylğan häm alarny sügän mäsčitlär ğyjmärät qyjlğan...tamğacy Ibrahim as-Suari vafat bulğan, bu — tarih jeti jüz un türtenčedä, cumadi… ajynyŋ un altynčy köni irdi… «…содержатель и любящий ученых, строитель мечетей, сборщик пошлин Ибрагим ас-Суари скончался, это было в 714 году истории в месяц джумади четвертого числа…» (в 1314 году). В этих эпитафиях мы встречаем собственно булгарские тахаллусы (ал-Болгари и ас-Суари), а имена погребенных, включая имена их отцов и дедов, почти все являются мусульманскими. Язык памятников обычнотюркский, на основе которого сформировался затем булгаро-татарский национальный язык. Памятники 2-го стиля представляют собой небольшие надгробные плиты, размером примерно 120х60 см, имеющие обычно грубую внешнюю отделку и короткие надписи. Они сделаны не рельефными, а врезанными в камень буквами. Кроме того, в отличие от памятников 1-го стиля, памятники эти имеют форму прямоугольника (без заостренного верха), чем напоминают древние чувашские языческие надгробия. Однако, если чувашские каменные надгробия имели на лицевой стороне лишь традиционные выемки и тамгу погребенного, то для памятников 2-го стиля характерны арабская надпись и несложный орнамент. Чтобы придать такой прямоугольной плите вид мусульманского надгробия с острым верхом, у ее верхней кромки с лицевой стороны рисовали так называемую «арку с плечиками», т.е. снимали фаску по углам плиты выше дугообразно проведенной линии, и тем самым передняя плоскость плиты обретала как бы заостренный верх и вид михраба древних мечетей, хотя задняя сторона ее оставалась прямоугольной. Ниже такой арки вырезали несложный орнамент в виде восьмилепесткового цветка ромашки, а текст эпитафии писался под орнаментом. Надписи делали всегда угловатым почерком куфи или полукуфи. Как по своей внешней форме, так и по тексту эпитафий, памятники не имеют аналогов в остальном мусульманском мире, кроме как в Дагестане. Существовали они весьма недолго: в эпоху булгарского ханства их еще не было, и появились они уже после нашествия монголов: самый ранний памятник датирован 1281 годом и самый поздний 1361 годом, после чего они внезапно исчезли и больше не появлялись. Несмотря на такое кратковременное существование, было изготовлено их очень много (описано более 200 экземпляров), что намного превышает количество одновременно изготовленных памятников 1-го стиля. Наибольшее количество их было изготовлено в 1313—1342 годах, т.е. в дни царствования золотоордынского хана Узбека. Распространены они на небольшой территории, в радиусе около 150—200 км вокруг низовьев Камы, а на дальних окраинах Булгарии и в других улусах Золотой Орды они не обнаружены. Находятся они, как правило, на татарских кладбищах или вблизи татарских селений, а в чувашских селениях и на территории Чувашии не обнаружены, за исключением трех пограничных с Татарстаном селений (Байглычево, Байтеряково, Полевые Бикшики). Характерно, что территориально они не изолированы от памятников 1-го стиля: в одних и тех же селениях, на одних и тех же кладбищах обнаружены памятники как 1-го, так и 2-го стиля: были даже случаи, когда на могиле отца находился памятник 1-го стиля, а на могиле его сына — памятник 2-го стиля. Особо следует сказать о языке этих эпитафий. Все они написаны на смешанном арабо-булгаро-чувашеподобном языке: сперва приводится какой-нибудь аят из Корана на арабском языке, затем следует имя и отчество погребенного (притом имена погребенных, как правило, мусульманские, а отчества зачастую тюркские, т. е. языческие); булгарских тахаллусов «ал-Булгари», «ас-Сувари» не имеется; в конце эпитафий на тюрко-чувашском языке приводится дата смерти. Например: Al-xökmü li-l-lahi-l-gäliji-l-käbiri. Iljas auli Ismağil auli Möxämmäd bälukü. Räxmätü-l-lähi galaihi räxmätän vasigätän. Tarix ceti cur altysy cal zu-l-qagidä ajxy išna äči. Čarimsän syvna barsa v(i)lti. «Cуд бога всевышнего, великого. Памятник Мухаммеда, сына Исмагила, сына Ильяса. Милостью бога всевышнего, безграничного, по летосчислению в семьсот шестом году, в месяце зулькагида свершилось. Умер, отправившись на реку Черемшан». Притом последняя фраза «Умер, отправившись на реку Черемшан» написана почти на чувашском языке и соответствует нынешнему выражению: «Черемшан шывне пырса вилче». Поскольку такие чувашеязычные части эпитафий крайне лаконичны, лексический состав их весьма не богат. Среди типичных чувашизмов часто повторяются слова: cal ‘год’, ajx ‘месяц’, ärnä ‘неделя’, ärnäkön ‘пятница’, kici-ärnäkön ‘четверг’, xankön ‘среда’ xys-kön ‘воскресенье’(?), ärnäbaš-kön ‘понедельник’ (?), baluk ‘памятник’, šyv ‘вода’, jal ‘селение’, išnä ‘внутрь’, mün ‘большой’, böčök ‘маленький’, ašli ‘старший’, ačkä ‘отец’, küköca ‘дед по матери’, oyl или yul ‘сын’, xir или hir ‘дочь’, hirxum ‘невольница’, vec ‘три’, tuat ‘четыре’, bial или bel ‘пять’, ceti ‘семь’, säkär ‘восемь’, toxr или toxyr ‘девять’, von ‘десять’, ciarm ‘двадцать’, otyr ‘тридцать’, xyryx ‘сорок’, säkärvon ‘восемьдесят’, toxyrvon ‘девяносто’, Vur ‘сто’, cet-cur ‘семьсот’, tuatm ‘четвертый’, bialm ‘пятый’, Viarmins ‘двадцатый’ и т.д. Из примеров уже видно, что язык этих эпитафий, как и чувашский язык, отличался, во-первых, ротацизмом, то есть закономерным замещением з — р в ауслауте и инлауте (вместо adna употреблялось arna ‘неделя’, вместо sakiz — sakar ‘восемь’, вместо toguz — toxyr ‘девять’, вместо Vuz — Vor ‘сто’ и т.д); и, во-вторых, отличался ламбдаизмом, то есть замещением ш — л: вместо biš употреблялось bel ‘пять’, вместо ešik употреблялось elik ‘дверь’ и т.д. Иными словами, если язык эпитафий 1-го стиля, как и все прочие тюркские языки был з-ш-языком (сокращенно з-языком), то язык эпитафий 2-го стиля, как и чувашский, был р-л-языком (сокращенно — р-языком). Кроме того, языку эпитафий 2-го стиля, как и чувашскому, были присущи и другие особенности монгольских языков. В частности, в нем, как и в монгольском, отсутствовали анлаутные k, q; поэтому вместо qyryq употреблялось xyryx ‘сорок’, вместо kyz употреблялось xir ‘дочь’ и т.д. § 12. Сравнительное изучение лексического состава булгарской эпиграфики 2-го стиля с чувашским и булгаро-татарским языками. Как мы уже поняли, тюркский язык эпитафии 1-го стиля булгаро-чувашисты и татаро-татаристы относят к татарскому языку, привнесенному, по их мнению, извне монголо-татарскими завоевателями, а булгаро-татаристы — к булгарскому языку, переросшему затем в современный татарский язык. Тюркский язык эпитафии 2-го стиля булгаро-чувашисты и татаро-татаристы считают чувашеподобным булгарским языком, а булгаро-татаристы — смешанным булгаро-чувашским языком, которым пользовались чуваши, находящиеся из-за принятия ислама на стадии освоения булгарского языка вместо своего прежнего чувашского. Сторонники булгаро-чувашской концепции для того, чтобы доказать чувашеязычность эпиграфики 2-го стиля все имеющиеся там тюркские слова сравнивают только с чувашским языком, не включая при этом в орбиту сравнения булгаро-татарский язык. Поэтому результаты анализа, проведенные ими, например, венгерскими лингвистами А.Рона-Ташем и С.Фодором , а также турецким ученым Т.Текином , несколько односторонни. Они приходят к лежавшему на поверхности выводу о чувашеязычности булгарской эпиграфики 2-го стиля. Наш нижеприведенный анализ лексического состава эпиграфики 2-го стиля основан на тюркских словах, приведенных в трудах А.Рона-Таша и С.Фодора, а также Талата Текина. Для сравнения с чувашским и татарским языками в их трудах можно выделить 50 тюркских слов и арабских заимствований, в той или иной степени сохранившихся в чувашском и татарском языках. Сравнение тюркского лексического состава с татарским и чувашским языками представлено в нижеследующей таблице. Для того чтобы доказать близость языка эпитафии к чувашскому языку, обычно берутся только те эпитафии, которые могут иметь какое-то отношение к соответствующим чувашским лексемам. Кроме того, из сферы сравнения обычно исключают татарский (особенно разговорный) язык, который сформировался на территории Булгарского государства и имеет непосредственное отношение к языку булгарской эпитафии. В лучшем случае включают или древнетюркский язык, или тюркский литературный язык, привнесенный в Поволжье из Караханидского государства, которые вряд ли могли иметь непосредственное отношение к языку эпитафии. Такой методики исследования, введенной в свое время Н.И.Ашмариным, придерживаются все сторонники булгаро-чувашской теории. С учетом этого в таблицу для сравнения включены слова татарского разговорного языка. Кроме того, мы дали новые варианты чтения некоторых слов, совпадающих с татарскими диалектными словами. Однако в первый вариант сравнительного анализа мы включили общепринятое до сегодняшнего дня прочтение слов, исправляя лишь явно ошибочные. Первый вариант лексического анализа выглядит так: 1. 15 заимствованных из арабского языка слов эпитафии вошли в словарный фонд татарского языка, активно применялись в старотатарском и применяются в современном татарском языке, проникли даже в разговорный язык. Если бы чувашский язык представлял собой продолжение булгарского, то в нем сохранилось бы хоть одно их этих заимствований. 2. Все другие слова тюркского корня в той или иной форме можно найти как в татарском, так и в чувашском языках, кроме, пожалуй, двух: блеҗе (пятый), туатм (четвертый). Этих корней в таком значении в татарском языке нет. Корень слова блеҗе сохранился в слове беләк (рука). Корень второго слова туатм восходит, вероятно, к слову дүрт, получившему значительное изменение в бесписьменной диалектной речи. Как бы то ни было, эти два слова сохранились более отчетливо в чувашском языке. 3. 22 слова, сохранившиеся как в татарском, так и в чувашском языках, по фонетическому облику значительно ближе к их татарским разговорным соответствиям: алты, алтышы, улы, былтыйы (булды ийе), баттыйы, белүе ки, берү, береҗе, ике, икеше, ите (иҗе/ийе), җал (җыл), җиерме, җиермеше, җиете, җиетеше, күчдейе, көн, тындыйы, уын, уыным, үҗем (өчем). 4. 11 слов, сохранившихся как в чувашском, так и в татарском языках, по фонетическому облику значительно ближе к их чувашским эквивалентам: айхы, биэлем, эллү, хырых, һирхум, сэкр, тухр, җур, утыр, ирне, һир. Таким образом, первый вариант лексического анализа приведенных слов дает следующую картину. Сохранились только в татарском языке — 30 процентов, только в чувашском — 4 процента слов. Остальные 66 процентов слов наблюдаются в обоих языках, однако 2/3 из них значительно ближе к татарскому языку. В итоге, из 50 слов эпитафии тяготеют к татарскому языку — 74 процента, т.е. три четверти, к чувашскому — 26 процентов, т.е. всего четвертая часть. Это естественно: анализ любого древнего тюркского текста может дать аналогичную картину, ибо татарский и чувашский языки являются тюркскими. Поэтому из анализа должен быть сделан вывод о близости языка эпитафии этой группы (2-го стиля) и татарскому общенародному (обычнотюркскому) языку, и чувашскому. Мы можем говорить лишь о влиянии языка чувашского типа на язык эпитафии (2-го стиля). Такое влияние стало возможным, по-видимому, только из-за того, что мастерами-изготовителями надгробных камней служили чуваши (суасламари), которые, будучи мусульманами, затем ассимилировались среди обычнотюркоязычных булгар. Окончательная ассимиляция чувашей-мусульман произошла где-то в 60-х годах XIV столетия, так как самый последний памятник, написанный на чувашеподобном языке, датировался 1361 годом. Притом исчез этот тип памятников весьма внезапно, что трудно объяснить лишь ассимиляционными процессами, поскольку лингвистические процессы в обществе не совершаются мгновенно. В 1361 году Булгарский улус был полностью разгромлен войсками золотоордынского князя Булат-Тимура, что и послужило, по-видимому, непосредственной причиной исчезновения традиций ортодоксов. Именно тогда прекратилось производство каменных надгробий как первого, так и второго стиля. После этого лишь спустя двадцать лет, то есть в 1380-х годах, снова стали появляться каменные стелы, но уже смешанного типа и без чувашизмов. Очевидно, к тому времени новое поколение мастеров полностью утратило свой чувашский язык. Хотя отдельные представители чувашского народа переходили в ислам и после этого, но делали это уже не целыми общинами, а лишь поодиночке и притом владея булгаро-татарским языком. Поэтому более поздние эпитафии писались исключительно только на булгаро-татарском или на арабском языках. Таким образом, анализ языка булгарских эпитафий доказывает, что эта эпиграфика не может доказать адекватность булгаро-чувашской концепции. § 13. Неудачные попытки одобрения булгаро-чувашских штудий А.Рона-Таша некоторыми татарскими историками. Как сказано выше, венгерский ученый булгарскими считает только эпитафии 2-го стиля и язык их относит к чувашскому языку. Исходя из этого, он признает чувашей непосредственными потомками булгар, а татар — непосредственными потомками монголо-татарских завоевателей. В 1999 году А.Рона-Таш выпустил большую монографию на английском языке «Hungarians and Еuropa in the Early Middle Ages: An Introduction to Hungarian History» . Этот труд заслуживает объективной оценки. В книге М.Усманова «Гасырдан-гасырга» я обнаружил рецензию на этот труд А.Рона-Таша, написанную М.Усмановым и А.Арслановой: «Бер гыйбрәтле тарихи хезмәт хакында» , где авторы пытаются дать оценку точке зрения А.Рона-Таша относительно чувашеязычности булгарской эпиграфики и об идентификации булгар с чувашами. Так как рецензенты никогда не занимались данными проблемами, постольку точка зрения А.Рона-Таша и его оппонента (М. Закиева) описывается весьма запутанно и тенденциозно. Приведем целый абзац из рецензии М.Усманова и А.Арслановой. Сүз уңаенда тагын бер мәсьәләгә тукталып узыйк. А.Рона-Ташның болгар теле үзенчәлекләренә карата элек тә әйткән әлеге фикерләре кайбер тел белгечләренең (мәсәлән М.З.Зәкиевнең) кискен рәвештә каршы чыгуына очраган иде. Фикер белән килешергә теләмәү бер нәрсә, ләкин болгар эпитафияләренең бер өлешендәге чуашчага якынрак элементларның реальлеге бөтенләй икенче нәрсә. Мондый сыйфатларны бернинди «югарыдан төшкән» күрсәтмәләр яисә төрлечә тартып-сузулар белән дә үзгәртеп булмады хәзергә һәм булмас та кебек. Заманында татар кешесе Хөсәен Фәйзханов тарафыннан ачылган, соңрак күпчелек компетентлы лингвистлар тарафыннан кабул ителгән караш киләчәктә дә аерым шәхесләрнең ихтыярларына (теләү-теләмәүләренә) буйсынмас шикелле. Болгарчыларның бер бәласе, фикеребезчә, Болгар дәүләтендәге халыкларның һәммәсе дә бер генә диалектта сөйләшкән кавемнән булган дип, тар карашлы позициядә торулары белән аңлатылса кирәк. А.Рона-Таш исә, күргәнебезчә, реаль чынбарлыкка төртеп күрсәтә торган конкрет фактлар нигезендә мәсьәләгә киңрәк карап фикер йөртә — бер дәүләт эчендә төрле диалектларда сөйләшкән кардәш кавемнәр булу идеясен алга сөрә... Ниһаять, шуны да өстәргә кирәк: язма чыганаклар да, археологик истәлекләр дә, антропологик материаллар да ачык күрсәткәнчә, Идел-Кама Болгар дәүләте күп этнослы, ягъни, хәзергечә әйтсәк, күпмилләтле дәүләт булган. Шуңа күрә «болгар мирасы» өчен талашып, ызгышып ятуның мәгънәсе бик чамалы. Чын гыйльми бәхәс исә реальлеге расланган фактлар нигезендә булырга тиеш... . Необходимо прямо сказать, что здесь чувствуется стиль М.Усманова, который ближе к художественному, чем к научному. И в других статьях он сначала придумывает себе оппонентов, к сожалению, не называя их и не указывая на источники их мнений. В очень редких случаях он называет фамилию своего оппонента, не указывая источник, искажает его мысли, затем с серьезным видом начинает излагать свои якобы обоснованные мысли против вымышленных мнений оппонентов. Хотя такой стиль для живости изложения в художественных произведениях иногда и допускается, но совершенно неприемлем в научном тексте. В вышеприведенном отрывке рецензии М.Усманова и А.Арслановой мы наблюдаем это весьма отчетливо. Здесь сначала речь идет о том, что М.Закиев еще раньше подвергал резкой критике мнение А.Рона-Таша об особенностях булгарского языка. В языке некоторой части булгарской эпиграфики А.Рона-Таш обнаружил чувашские элементы, а М.Закиев как бы отрицал наличие их в этих памятниках. В каком именно труде М.Закиев говорил об этом, в рецензии не указано. В действительности же М.Закиев в своих трудах даже перечислял чувашские слова, выводил их проценты из общей массы лексических единиц булгарской эпиграфики. Наличие или отсутствие чувашских слов в булгарской эпиграфике никогда не было предметом спора между А.Рона-Ташем и М.Закиевым. Это — заблуждение рецензентов. Следующая выдумка М.Усманова и А.Арслановой заключается в том, что А.Рона-Таш, находя чувашские элементы в булгарской эпиграфике, хотел доказать якобы многодиалектность народа Булгарского государства, т.е. якобы наряду с обычным булгаро-тюркским признавал наличие чувашеязычного диалекта. Рецензенты просто не поняли А.Рона-Таша. Ведь он во всех своих трудах полагал, что у булгар не было обычного тюркского языка, что булгары говорили только на чувашеподобном языке. Кроме того, рецензентам надо было принять во внимание тот факт, что чувашский язык не может выступать диалектом обычнотюркского языка! Это — разные языки, а не диалекты. Рецензенты утверждают, что булгаристы вроде М.Закиева из-за узости своих взглядов представляют народ Булгарского государства однодиалектным, т.е. они отрицают многонациональность булгар, а вот А.Рона-Таш, по их мнению, в этом вопросе поступил якобы правильно. Как уже было сказано, А.Рона-Таш никогда не ставил своей целью показать многодиалектность булгар, у него была одна цель: доказать, что к булгарам относятся лишь памятники 2-го стиля, что они написаны якобы только на чисто чувашском языке, что булгары были однодиалектными, т.е. только чувашеязычными, что потомками булгар являются чуваши. Свою ошибочную установку доказать чувашеязычность булгар А.Рона-Таш излагает не только в своих вышеупомянутых двух монографиях (изданных в 1973 и 1999 годах), но и в других работах. Так, в статье «Периодизация и источники истории чувашского языка» . А.Рона-Таш выделяет четыре периода в истории чувашского (?) языка: древнебулгарский, старобулгарский, среднебулгарский и новобулгарский. По его мнению, среднебулгарский период начинается со времени краха Волжской Булгарии и характеризуется интенсивными этническими процессами: часть булгар подверглась татаризации, другая часть вступила в тесные контакты с финно-уграми. Новобулгарский период это, по другой терминологии, используемой автором, — чувашский период. Данное мнение наверняка повторяется и в его монографии, оно по душе М.Усманову и А.Арслановой. Далее, в своих нескольких статьях, опубликованных в другом сборнике научных трудов «Studies in Chuvash etymology» , А.Рона-Таш пытается находить в татарском языке слова волжско-булгарского происхождения и объясняет их при помощи чувашского языка. В его статьях красной нитью проходит идея отождествления булгар с чувашами, а татар — с завоевателями края — монголо-татарами. Эту мысль он излагает и в своих монографиях, в том числе и в книге, рецензируемой М.Усмановым и А.Арслановой. Мы уже знаем, что рецензенты не только полностью согласны с мнением автора, но и старательно защищают его от тех, кто с ним не согласен. Необходимо напомнить о том, что не булгаристы, а именно ордынцы до сих пор стараются показать булгар незначительной народностью, недостойной быть предшественницей «великих» татар. По их мнению, именно потому, что булгары были мелкой односоставной народностью, Сталин и компартия навязали их татарам. М.Закиев, выступая против современных татарских ордынцев вроде М.Усманова, многочисленными данными доказал, что булгары в булгарском государстве были титульной народностью, и все те племена, которые вошли в состав этого государства, за три столетия постепенно обулгарились. К таким он относит племена со следующими этнонимами: ас/яс, суас, буртас, остяк/иштяк, сөн, кусөн/касан, савир/сабир, авар, угор, утригур, бигер/биляр, кунгур, мишар, курук, паскарт и др . Обулгарилась и часть чувашей, финно-угров, которые остались непосредственно в составе булгар и приняли ислам. Рецензенты труда А.Рона-Таша здесь преднамеренно искажают мнения и А.Рона-Таша и М.Закиева. Такое преднамеренное искажение мнений своих оппонентов и стремление таким образом показать свою правоту называют обычно профанацией науки. Всем тюркологам, более или менее знакомым с проблемами булгарской эпиграфики, известны и не вызывают никаких споров вопросы о наличии чувашских элементов в языке булгарской эпиграфики, а также о многоэтничности булгарского народа. Вряд ли А.Рона-Таш в своей новой книге уделила внимание этим вопросам. Поэтому рецензенты, якобы защищая позиции А.Рона-Таша по этим вопросам, оказали ему лишь медвежью услугу. На самом деле суть разногласий между А.Рона-Ташем и М.Закиевым в оценке булгарской эпиграфики заключается в том, что А.Рона-Таш на основе изучения языка лишь второго стиля булгарской эпиграфики считает, что булгары говорили на чувашеподобном языке, потомками булгар являются чуваши; а М.Закиев на основе изучения обоих стилей булгарской эпиграфики приходит к выводу, что язык первого стиля является булгарским, а второго стиля — языком самих чувашей-мусульман, находящихся на стадии принятия булгарского языка вместо своего прежнего чувашского языка. Это мнение принадлежит не только М.Закиеву, так думали В.В.Радлов, Г.Ахмеров, Н.Ф.Катанов, Г.Газиз, Г.Рахим, К.Мусаев, Г.Саттаров, А.Мухаммадиев и др. Рецензенты здесь критикуют М.Закиева за то, что он, по их мнению, против многодиалектности булгар, тогда как сам М.Закиев в своих трудах доказывает многодиалектность булгар. Так рецензенты, находясь на позициях М.Закиева, ведут ожесточенную борьбу против его же несуществующих взглядов. Если бы они поняли суть вопроса, поднятого А.Рона-Ташем и М.Закиевым, то им не пришлось бы сражаться с ветряными мельницами, принимая их за великанов. Вывод авторов рецензии не совсем прозрачен. По их мнению, поскольку булгарский народ был многоэтничным, нет смысла спорить о том, кому принадлежит «булгарское наследие». Следовательно, рецензентов не волнует судьба «булгарского наследия», их устраивает учение А.Рона-Таша, на основе которого многие чувашские ученые булгарское наследие оставляют за собой, а татар считают остатками монголо-татарских завоевателей. Если эту теорию считать обоснованной, как это признают М.Усманов и А.Арсланова, то остается только одно: полностью встать на позицию А.Рона-Таша и булгар вообще убрать из татарской истории, передать все булгарское чувашскому этносу. К сведению М.Усманова и А.Арслановой, а также самого А.Рона-Таша, повторюсь: если бы надгробные памятники второго стиля написали сами чувашеязычные булгары, если бы поэтому чуваши были непосредственными потомками булгар, то все этнические особенности булгар сохранились бы у чувашей. Очевидно, что у последних их нет, а у татар они сохранились. Это не учитывается ни А.Рона-Ташем, ни его рецензентами. А вот сами чувашские ученые на это обратили внимание и отказались от признания своими предками булгар-мусульман. В Чувашской энциклопедии пришли к заключению, что «чувашский этнос сформировался на базе не принявшего ислам земледельческого булгарского населения, расселившегося на Правобережье Волги..., частично ассимилировавшего финно-угров на севере Чувашии» . В то же время в другой статье отмечается, что «Чувашский язык... относится к булгарской группе тюркской языковой семьи и представляет собой единственный живой язык этой группы . Таким образом, чего добивался А.Рона-Таш в своих исследованиях, полностью принято чувашскими учеными и рецензентами книги А.Рона-Таша. Не надо забывать, что чуваши представляли собой финно-угров, называемых веда. И миссионерский съезд 1910 года пришел к выводу о первоначальном родстве чувашей-язычников и финно-угорских племен . Финно-угроязычные веда тесно общались с тюркоязычными суасами, приняли от них тюркский язык и этноним суас/чуваш. При исследовании чувашской проблемы, не учитывать этого также нельзя. Таким образом, старания М.Усманова и А.Арслановой во что бы то ни стало защитить булгаро-чувашскую концепцию ученого А.Рона-Таша от принципиальной критики какого-то Закиева оказались лишь неудачными попытками понять суть проблемы этнической взаимосвязи булгар, татар и чувашей.

Новый комментарий

Имя

Имя

Текст комментария